Здесь, в зоопарке, медвежонок совсем маленький. Бегает медленно, вперевалочку, как клубок катится. И всё время посматривает на ребят, которые облепили решётку. И на Наташу тоже посматривает своими добрыми глазами-пуговками. И лапу ей протягивает: здравствуй, мол, Наташенька, есть ли у тебя конфетка?
У Наташи есть леденцы. Она бросает за решётку один, другой…
Мишка подбегает к леденцам. Пододвигает их лапой к себе поближе, обнюхивает, слизывает языком. Потом подкатывается к самой решётке и встаёт перед Наташей на задние лапы. Смотрит внимательно-внимательно и ждёт ещё лакомства.
В карманах у Наташи пусто — последний леденец медвежонку отдала.
— Потерпи, мишенька, я тебе завтра ещё принесу! — обещает Наташа.
Она хочет рассказать ему о своих плюшевых медвежатах, которых она каждое утро кормит и поит, и о доме, который нужно построить в зоопарке, и о цирке, где медведи пляшут, как настоящие артисты.
Но он слушать не хочет. Раз нет леденцов — Наташа ему не нужна.
Фыркнув, мишка неторопливо ковыляет на другой край клетки. Там толстощёкий мальчик протягивает ему кусочек сахару. Мишка с радостью принимает подачку и облизывается.
У мальчика на ладони белеет ещё один сладкий комочек. Мишка ждёт не дождётся, когда ему бросят сахар. Он поднимается на задние лапы, мотает головой. Глаза у него просящие, жалобные.
Наташа зовёт его к себе. Но он даже не оборачивается. Мишка видит лишь толстощёкого мальчика и его сахар.
Наташа обиженно надувает губы и тянет маму за рукав:
— Пойдём отсюда, мамочка. Этот мишка нехороший. Он подлиза. Только за конфетки служит. Пойдём лучше к обезьянам — они прыгают просто так.
СЕМИЛЕТКА
Сегодня Наташе исполняется ровно семь лет. Мама сказала, что это круглая дата и что Наташа скоро пойдёт в школу.
— Цифра «семь» вовсе и не круглая, — не согласилась Наташа. — Круглым бывает только ноль.
— Да, круглым бывает только ноль, — поддакнула мама. — Но я не о цифре говорю. Я о твоих годах. Семь лет — это много, целая семилетка! У каждого человека своя семилетка. Проживёшь семь годиков и начинаешь думать, хорошо прожил их или так себе. Это для того, чтобы в следующую семилетку ничего плохого не делать, а жить только хорошо.
— А я как прожила? Так себе?
— Нормально. Как все дети живут. Только часто плакала и озорничала. Это плохо.
— Школьники и то плачут. А у них семилеток больше, чем у меня. Я сама видела — взрослому мальчику придверило пальчик, и он ревел.
— Он плакал потому, что ему было больно. Ты же плачешь даже тогда, когда тебе совсем не больно.
— В новую семилетку я буду плакать, только когда больно.
На день рождения пришли три Наташи и соседка Ирочка. Ирочка была вся в бантиках — два на голове и один на платье.
Три Наташи сели рядом: Наташа с косичками, Наташа с веснушками и без косичек, Наташа в очках и с одной косичкой.
Именинница Наташа удобно устроилась за столом на самом видном месте. Поскольку у неё не было ни бантиков, ни косичек, она хвасталась своим новым платьем, на котором цветов больше, чем на клумбе.
— Я сегодня семилетка и потому такая цветистая! — объявила Наташа. — Мне ещё платье подарят, когда новая семилетка будет. Я должна о ней сейчас думать, чтобы она была хорошая.
— Мы все шестилетки и семилетки, — серьёзно сказала Наташа в очках, пододвигая к себе поближе блюдце с самым большим куском торта. — Мы все должны думать. Думать и думать, пока голова не устанет. А то скоро в школу пойдём — думать будет некогда.
— В школе ещё больше думают, — тряхнула косичками сидевшая по соседству другая Наташа. — Мне сестрёнка говорила: кто в школе у них не думает, тому учитель двойку ставит. За двойку мама сестрёнку ругает.
Маленькая Наташа с веснушками измазала сладким тортом свой курносый нос. Веснушек не стало видно. Ей хотелось тоже что-то сказать. Но мешал торт. Он застревал в горле. Кое-как проглотила. Теперь говорить стало свободнее.
— Вот-вот. Ругается. Моя мама всегда ругается. Вот-вот, — затараторила она. — Спать не ложишься — ругается. Окно разобьёшь — ругается. Лягушонка принесёшь домой — и то ругается. Весь день ходишь обруганная. Вот, вот.
— Тебя правильно ругают, — сказала Ирочка, поглаживая бант на груди. — А меня мама ругает за слёзы.
— Не плачь — вот и не будут ругать! — вставила Наташа-именинница. — Одну семилетку проплакала, и хватит. Другую семилетку проживём без слёз.
— Как же, проживёшь! Слёзы сами так и лезут из меня. Мама даже сказала, что принесёт ведёрко, чтобы копить мои слёзы, А ещё сказала, что мои слёзы бесполезные и солёные. Будто бы ими даже цветы нельзя поливать.
— Плакать нужно, только когда больно, — повторила именинница мамины слова. — Просто так плакать неинтересно.
За окном почернело. Пришла пора расходиться. От громадного торта на блюдечках остались одни крошки да отпечатки детских пальцев.
Наташа проводила гостей до двери.
— Ну вот и началась твоя новая семилетка, — сказала мама. — Семилетка без слёз. Не так ли?
— Так, — ответила Наташа.
Без гостей в доме скучно. С куклой Лялей играть не хотелось. Спать тоже не хотелось. Чем бы заняться? Наташа решила, что сейчас самое время покрасить полы. Мама ещё в прошлое воскресенье купила жёлтую краску в банках. Наташа потихонечку проскользнула на кухню, схватила кисть с банкой и побежала в спальню. Но в дверях столкнулась с мамой.
— Почему у тебя краска?
— Пол красить, чтоб красивее был.
— Не твоё это дело. Положи банку на место. И ложись спать.
Слезы сами подкатывались к глазам. Но Наташа сдерживала их. Ведь плакать нужно лишь тогда, когда больно. А ей совсем не больно.
Наташа прижала к груди банку и хотела проскочить в спальню. Невзначай ударилась головой о дверь. Чуть-чуть ударилась, совсем небольно, чтобы плакать.
Тогда она стукнулась ещё раз, посильнее. Стало больно. Наташа заревела.
Мама горестно посмотрела на свою дочь:
— Так начинается твоя новая семилетка. Что-то будет дальше?
ПАРОЛЬ «СТРЕКОЗА»
Повесть
Глава первая
РОМКА МЫСЛИТ ИНДУКТИВНЫМ МЕТОДОМ
Мальчишки могут плавать, как им вздумается: на спине или на животе, на боку или вниз головой. Могут нырять, ползать по дну, словно подводная лодка, а если и это надоест — поднимутся на поверхность и поплывут по-матросски, ладонями рассекая перед собой волны.
Девочки плавают совсем иначе: по-смешному дрыгают ногами, визжат и мутят воду.
Федя Малявка и Ромка Мослов не любят купаться с девчонками. Велика радость бултыхаться вместе с ними на мелком месте! Друзья идут туда, где поглубже, где можно кубарем, со всего разбега, плюхнуться с обрывистого берега в реку. Нырнёшь, всей грудью вдохнув в себя воздух, и долго-долго скользишь под водой, вяло шевеля ногами, как рыба хвостом. Одно удовольствие! Аж голова звенит от этого, а в зажмуренных глазах начинают прыгать нахальные чёртики. Когда от их дикой пляски делается совсем черно — спеши всплыть на поверхность, иначе голова закружится и тебя, чего доброго, затянет в речную пучину, не выкарабкаешься!
После ныряния тело наполняется удивительной резвостью. Командуй им сколько вздумается — оно поплывёт и так, и эдак, и вот так! То, как карусель, завертится на месте, то стремительно понесётся сквозь гряду волн, то буйно заплещется, вздымая над рекой весёлые взрывы брызг.
— Федька! — кричит уплывший далеко вперёд Ромка. — Рыбы, оказывается, тоже могут по-нашему, на спинке, плавать.
— Не выдумывай!
— Посмотри сам, если мне не веришь…
Федя подплывает и видит невероятное: выставив из воды белое брюхо, медленно движется огромная рыбина. Она словно оцепенела, не шевелит ни хвостом, ни плавниками.
— Поймать бы, — вздыхает Ромка. — Боюсь, вспугнём. Давай лучше проследим, что она будет дальше делать.
Рыбина ничего не хочет делать — как плыла, так и плывёт по течению.
— Смотри-ка, ещё одна, — кивает Ромка. — А вот ещё… И ещё…
Друзья бесшумно приближаются к белогрудой рыбине. Ромка проворно хватает её за хвост. Это осётр. По хребту и на боках — чёткий ряд костяных жучков. Пасть широко раскрыта, а брюхо…
Ромка бросает осетра обратно в воду:
— Фу! Дохлятина.
Друзья возвращаются на берег.
— Столько рыбы, и хоть бы одна живая! — удивляется, натягивая на себя майку, Ромка. — Почему бы это?
— Таинственная смерть…
— Хочешь, я тайну разгадаю? Индуктивным методом. Это такой способ, когда всё время шевелишь мозгами, всё на свете сопоставляешь и угадываешь преступника по различным, даже самым ерундовым, предметам: оторванной пуговице, стоптанным башмакам, брошенному окурку…
